Можно всё ему простить
Хоть и трудно жить на свете
Просто невозможно жить
Если ж это просто ветер
То ему проходу нету
Дверь мы на засов завертим
Будем молча ждать до лета
Совершенно случайно попалось на глаза знаменитое стихотворение Есенина:
Не жалею, не зову, не плачу,
Всё пройдёт, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.
Во-первых, хорошие стихи! А во-вторых, обратил внимание, что оплакивающему ушедшую молодость автору в момент написания стихов было целых двадцать шесть лет.
Пушкина с «Евгением Онегиным» мы тут уже с вами как-то цитировали:
Мечты, мечты! где ваша сладость?
Где, вечная к ней рифма, младость?
Ужель и вправду наконец
Увял, увял ее венец?
...
Ужель мне скоро тридцать лет?
Как всё-таки великие поэты тонко чувствовали. Мне в их возрасте казалось, что я ещё о-го-го!
( Read more... )
– Видишь, Толя, какие ребята, – сказал старший лейтенант Комаров. – Отличные ребята.
Старший лейтенант Макаров молча кивнул.
– А девчонки еще лучше, – сказал Комаров. – Плюс новорожденный.
Макаров опять кивнул.
– Смотри, Толяй, они крестятся, – сказал Комаров. – У них там никакого оружия ни хера нету, Толяй. Крестятся, Толька, от нас с тобой крестом обороняются. Давай, Толька, шмаляй ракету!
– Я ее вон туда шмальну, – сказал Макаров и показал куда-то в мутные юго-восточные сумерки.
– Ясное дело, – сказал Комаров. – Не в людей же шмалять.
Он соответствующим образом развернул машину. Макаров соответствующим образом потянул рычаг.
– Але, девяносто третий, – ленивым наглым тоном передал Комаров на «Киев», – задание выполнено.
– Вас понял, – ответил ему старший матрос Гуляй, хотя отлично видел на своем приборе, что задание не выполнено.
Много лет назад, в несуществующей стране, когда я был молодым впечатлительным мальчиком, батюшка познакомил меня с Борисом Гребенщиковым и группой «Аквариум». С тех пор я как-то на них залип и слушаю до сих пор.
Русскоязычные люди делятся на две категории — поднимающие меня на смех («как можно это до сих пор слушать») и узнающие песни по мимолетным цитатам. С людьми второй категории говорить легко и приятно, они всё понимают с полуслова.
Так вот, как-то в последнее время мне в голову засел один образ из песни из альбома «Архангельск» (2011):
...ветер играл стеклянными струнами,
соединяющими наши души с землёй.
Обычно ведь люди представляют себе наоборот: что земля держит нас крепко, притягивает к себе; чтобы взлететь, нужно предпринять особое усилие, да и то почти ни у кого не получается.
БГ же говорит: мы принадлежим небу, с землёй нас мало чего соединяет. Сильный ветер подует — и всё, нас уже больше здесь нет, поминай как звали.
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи ещё хоть четверть века —
Всё будет так. Исхода нет.
Умрёшь — начнёшь опять сначала
И повторится всё, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
Смотрю, в последнее время стало модно цитировать «Обитаемый остров» Стругацких (1969). Вот тут есть неплохая подборка цитат. Я добавлю ещё парочку.
Перед ними была огромная машина, слишком простая, чтобы эволюционировать, и слишком огромная, чтобы можно было надеяться разрушить ее небольшими силами. Не было силы в стране, которая могла бы освободить огромный народ, понятия не имеющий, что он не свободен, выпавший, по выражению Вепря, из хода истории. Эта машина была неуязвима изнутри. Она была устойчива по отношению к любым малым возмущениям.
* * *
Улица была пуста. Вдоль тротуаров катили навстречу бронетранспортеры с гвардейцами, а далеко впереди, там, где был поворот к департаменту уже стояли поперек дороги машины и перебегали фигурки в чёрном. И вдруг в колонне бронетранспортеров объявились до тошноты знакомая ярко-оранжевая патрульная машина с длинной телескопической антенной.
— Массаракш… — пробормотал Максим. — Я совсем забыл про эти штуки!
— Ты многое забыл, — проворчал Странник. — Ты забыл про передвижные излучатели, ты забыл про Островную Империю, ты забыл про экономику… Тебе известно, что в стране инфляция?.. Тебе вообще известно, что такое инфляция? Тебе известно, что надвигается голод, что земля не родит?.. Тебе известно, что мы не успели создать здесь ни запасов хлеба, ни запасов медикаментов?
Но мне кажется, что «Трудно быть богом» (1964) сейчас не менее актуально. На развёрнутую цитату про дона Рэбу мы с вами уже обращали внимание. Но лозунг момента, конечно, вот: Там, где торжествует серость, к власти всегда приходят чёрные.
Дело, конечно, не в этих конкретных книжках. А в том, что когда мы читали их в молодости, они были актуальны в той степени, в которой отражали окружавшую нас советскую реальность. Ровно поэтому они стали актуальны снова.
Я прекрасно помню, что я ощущал, когда вокруг меня разваливался Советский Союз, который ещё за несколько лет до того казался всем (кроме Андрея Амальрика) совершенно незыблемым. Как можно было почти что увидеть ржавые шестерёнки истории, почти что услышать, как они проворачиваются — со скрипом — всё быстрее и быстрее.
С неменьшим охренением я наблюдаю — слава Богу, теперь уже со стороны — как машина времени дала задний ход, и страна, где я родился, стремительно несётся в прошлое, сметая всё на своём пути. Вот уже стали актуальными книги, написанные в шестидесятых — больше пятидесяти пяти лет назад! Я не знаю, сколько машина будет продолжать свой путь, пока в очередной раз не завязнет в непроходимом весеннем бездорожье. Но в запасе у нас есть книги ещё и сороковых годов. И тридцатых есть.
Много лет назад где-то в жж (теперь уже и не найдёшь) мы с recoder обсуждали научно-фантастический рассказ «Белая трость калибра 7,62» чешского писателя Онджея Неффа. Он был ещё в советское время опубликован в журнале «Техника — молодёжи», где мы его и читали.
В этом рассказе Солнечную систему посещают злобные инопланетяне, один вид которых внедряет в мозг человека вирус, вызывающий перерождение этого человека в такого же инопланетянина. Буквально, сотрудники лаборатории смотрят телевизор видят инопланетян на экране своих мониторов и становятся такими же, как они — чуть ли не на молекулярном уровне. Попытки инопланетян убить приводят к такому же результату: убийцы сами превращаются в таких же инопланетян.
Прежде, чем написать эту заметку, я пошёл перечитал тот рассказ и совершенно не впечатлился. В 2022 году я вижу, что он написан из рук вон плохо — в восьмидесятых, когда я его читал, это не так бросалось в глаза. Но несмотря на это, темы он затрагивает в высшей степени злободневные: во-первых, конечно же, убийственная сила телевизора, который превращает зрителей в монстров. Но и, во-вторых — не менее важно — как легко побеждённые перенимают худшие черты победителей.
По этому поводу я вспомнил другой старый рассказ — «Оружие возмездия» Пелевина (1990).
Если вы его не читали, то не поленитесь, кликните на ссылку и прочтите сейчас. Он не длинный, а дальше идёт один сплошной спойлер.
( Read more... )
— Я, брат, еду в чужие краи.
— В чужие краи?
— В Америку.
— В Америку?
Свидригайлов вынул револьвер и взвел курок. Ахиллес приподнял брови.
[...]
— Место хорошее; коли тебя станут спрашивать, так и отвечай, что поехал, дескать, в Америку.
Он приставил револьвер к своему правому виску.
— А-зе здеся нельзя, здеся не места! — встрепенулся Ахиллес, расширяя всё больше и больше зрачки.
Свидригайлов спустил курок.
Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу. Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих, избранных. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать.
…когда он впервые решил баллотироваться на должность президента, — решение, от которого по всей Галактике прокатились ударные волны изумления и шока. Зафод Библброкс? Президента? Неужели тот самый Зафод Библброкс?! Неужели того самого президента?! Для многих это явилось последним и неоспоримым доказательством, что у всего мироздания окончательно и бесповоротно съехала крыша.
<…> Зафод Библброкс, плейбой-авантюрист, бывший хиппи, самовлюблённый тусовщик (жулик? совершенно не исключено), маниакальный самопублицист, совершенно безнадёжный в отношениях с другими людьми, которого много считают абсолютно чокнутым.
В президенты?!
На самом деле крыша ни у кого не поехала.
Только шесть людей во всей Галактике понимают, как она управляется, и когда они узнали, что Зафод Библброкс собрался баллотироваться в президенты, то сразу поняли, что вопрос практически решён: Зафод Библброкс был слеплен из идеального президентского теста.
Президент — в высшей степени зицпредседатель: у него нет вообще никакой власти. Формально говоря, он избирается на высшую должность, но он должен не проявлять лидерские качества, а вызывать тщательно откалиброванное негодование. Его работа — не обладать властью, а отвлекать от неё внимание. По этому критерию Зафод Библброкс — один из самых успешных президентов Галактики: из десяти лет своего срока он уже провёл в тюрьме два за мошенничество. Очень-очень немногие осознают, что власти ни у президента, ни у правительства нет решительно никакой, и только шестеро из этих очень немногих знают, кому принадлежит высшая политическая власть. Большинство остальных втайне надеются, что Галактика управляется компьютером.
Вот избран новый Президент
Соединенных Штатов
Поруган старый Президент
Соединенных Штатов
А нам-то что? — ну Президент
Ну Съединенных Штатов
А интересно всё ж — Прездент
Соединенных Штатов
...домашнее задание: опиши челюсть крокодила, язык колибри, колокольню Новодевичьего монастыря, опиши стебель черемухи, излучину Леты, хвост любой поселковой собаки, ночь любви, миражи над горячим асфальтом, ясный полдень в Березове, лицо вертопраха, адские кущи, сравни колонию термитов с лесным муравейником, грустную судьбу листьев — с серенадой венецианского гондольера, а цикаду обрати в бабочку; преврати дождь в град, день — в ночь, хлеб наш насущный дай нам днесь, гласный звук сделай шипящим, предотврати крушение поезда, машинист которого спит, повтори тринадцатый подвиг Геракла, дай закурить прохожему, объясни юность и старость, спой мне песню, как синица за водой поутру шла, обрати лицо свое на север, к новгородским высоким дворам, а потом расскажи, как узнает дворник, что на улице идет снег, если дворник целый день сидит в вестибюле, беседует с лифтером и не смотрит в окно, потому что окна нет, да, расскажи, как именно...
Оглянись и признайся: плохо или хорошо было вечером, в сером свете, въезжать в рощу на велосипеде? Хорошо. Потому что велосипед — это всегда хорошо, в любую погоду, в любом возрасте.
По возвращении в Берлин он побывал у меня. Очень изменился. Тихо сел, положив на колени руки. Рассказывал. Повторял без конца, что принуждён отказаться от должности, умолял отпустить, говорил, что больше не может, что сил больше нет быть человеком. Я его отпустил, разумеется.
— Умеешь ты нести яйца? — спросила курица утёнка.
— Нет!
— Так и держи язык на привязи!
А кот спросил:
— Умеешь ты выгибать спинку, мурлыкать и испускать искры?
— Нет!
— Так и не суйся с своим мнением, когда говорят умные люди!
И утёнок сидел в углу нахохлившись. Вдруг вспомнились ему свежий воздух и солнышко, и ему страшно захотелось поплавать. Он не выдержал и сказал об этом курице.
— Да что с тобой?! — спросила она. — Бездельничаешь, вот тебе блажь в голову и лезет! Неси-ка яйца или мурлычь, дурь-то и пройдёт!
— Ах, плавать по воде так приятно! — сказал утёнок. — А что за наслаждение нырять в самую глубь с головой!
— Хорошо наслаждение! — сказала курица. — Ты совсем рехнулся! Спроси у кота, он умнее всех, кого я знаю, нравится ли ему плавать или нырять! О себе самой я уж не говорю! Спроси, наконец, у нашей старушки хозяйки, умнее её нет никого на свете! По-твоему, и ей хочется плавать или нырять?
— Вы меня не понимаете! — сказал утёнок.
— Если уж мы не понимаем, так кто тебя и поймёт! Что ж, ты хочешь быть умнее кота и хозяйки, не говоря уже обо мне? Не дури, а благодари-ка лучше создателя за всё, что для тебя сделали! Тебя приютили, пригрели, тебя окружает такое общество, в котором ты можешь чему-нибудь научиться, но ты пустая голова, и говорить-то с тобой не стоит! Уж поверь мне! Я желаю тебе добра, потому и браню тебя — так всегда узнаются истинные друзья! Старайся же нести яйца или выучись мурлыкать да пускать искры!
СозерцаниеДеревья складками коры мне говорят об ураганах, и я их сообщений странных не в силах слышать средь нежданных невзгод, в скитаньях постоянных, один, без друга и сестры. Сквозь рощу рвётся непогода, сквозь изгороди и дома. И вновь без возраста природа. И дни, и вещи обихода, и даль пространств — как стих псалма. Как мелки с жизнью наши споры, как крупно то, что против нас! Когда б мы поддались напору стихии, ищущей простора, мы выросли бы во сто раз. Всё, что мы побеждаем, — малость, нас унижает наш успех. Необычайность, небывалость зовет борцов совсем не тех. Так Ангел Ветхого Завета нашел соперника под стать. Как арфу, он сжимал атлета, котрого любая жила струною Ангелу служила, чтоб схваткой гимн на нем сыграть. Кого тот Ангел победил тот правым, не гордясь собою, выходит из такого боя в сознаньи и расцвете сил. Не станет он искать побед. Он ждет, чтоб высшее начало его всё чаще побеждало, чтобы расти ему в ответ. |
Der SchauendeIch sehe den Bäumen die Stürme an, die aus laugewordenen Tagen an meine ängstlichen Fenster schlagen, und höre die Fernen Dinge sagen, die ich nicht ohne Freund ertragen, nicht ohne Schwester lieben kann. Da geht der Sturm, ein Umgestalter, geht durch den Wald und durch die Zeit, und alles ist wie ohne Alter: die Landschaft, wie ein Vers im Psalter, ist Ernst und Wucht und Ewigkeit. Wie ist das klein, womit wir ringen, was mit uns ringt, wie ist das groß; ließen wir, ähnlicher den Dingen, uns so vom großen Sturm bezwingen, — wir würden weit und namenlos. Was wir besiegen, ist das Kleine, und der Erfolg selbst macht uns klein. Das Ewige und Ungemeine will nicht von uns gebogen sein. Das ist der Engel, der den Ringern des Alten Testaments erschien: wenn seiner Widersacher Sehnen im Kampfe sich metallen dehnen, fühlt er sie unter seinen Fingern wie Saiten tiefer Melodien. Wen dieser Engel überwand, welcher so oft auf Kampf verzichtet, der geht gerecht und aufgerichtet und groß aus jener harten Hand, die sich, wie formend, an ihn schmiegte. Die Siege laden ihn nicht ein. Sein Wachstum ist: der Tiefbesiegte von immer Größerem zu sein. |